суббота, 17 марта 2018 г.

Бернард Шоу. "Угроза войны"


Джордж Бернард Шоу (1856-1950) — выдающийся ирландский драматург и романист. Один из основателей Лондонской школы экономики и политических наук. Один из двух человек в истории (второй — Боб Дилан), удостоенный и Нобелевской премии в области литературы (1925, «За творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искромётную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой»), и премии «Оскар» (1939, за сценарий фильма «Пигмалион»). Активный пропагандист вегетарианства. Ниже размещена его статья "Угроза войны" 1937 года. Текст приводится по изданию: Шоу Б. Автобиографические заметки. Статьи. Письма: Сборник / Пер. с англ.; Составление А. Образцовой и Ю. Фридштейна, Послесл. А. Образцовой. — М. : Радуга, 1989. 

УГРОЗА ВОЙНЫ

Что сказать насчет этой угрозы войны, которая сегодня заставляет всех нас трястись от страха? Я ничем не отличаюсь от вас; я решительно против того, чтобы бомба, сброшенная с аэроплана, разрушила мой дом, а сам я умер мучительнейшей смертью, отравленный горчичным газом. Меня преследуют страшные видения: заваленные изуродованными трупами улицы; по ним бродят дети и зовут своих родителей; младенцы ловят ртом воздух и задыхаются в объятиях мертвых матерей. Вот что означает теперь война. Это происходит в Испании и в Китае сейчас, когда я обращаюсь к вам, а завтра, возможно, произойдет и с нами. Самое же худшее то, что природе, нашей общей матери, нет дела до того, какие ужасные зверства мы совершаем и в каких чудовищных муках гибнем. Природа наплодит достаточно детей, чтобы восполнить любые крайности массового убийства, на которые мы способны.

Можно разрушить Лондон, можно превратить Париж, Рим, Берлин, Вену, Константинополь в дымящиеся руины, где безмолвие смерти поглотит последние вскрики женщин и детей. Неважно. Природа заменит погибших. Она делает это каждый день. Придут новые люди, выстроят вместо старых городов новые и, может быть, кончат так же. Ведь жизнь империи значит для природы не больше, чем жизнь пчелиного роя, а тысячелетие для нее короче, чем полчаса для нас с вами. Значит, из всего этого вытекает мораль: нельзя уповать на то, что войну предотвратит некий божий промысел. Ибо промысел говорит: "Убивайте друг друга, дети мои. Убивайте друг друга сколько душе угодно. Природа с лихвой восполнит убыль". Следовательно, для того чтобы предотвратить бойню, все мы должны стать принципиальными противниками войны.

Я ненавижу войну не только потому, что она связана с опасностями и неудобствами, но и потому, что в ее пламени гибнет столько молодых людей, из которых каждый мог бы стать новым Ньютоном, Эйнштейном, Бетховеном, Микеланджело, Шекспиром или даже Шоу. Или же просто хорошим пекарем, ткачом, строителем, что, вероятно, принесло бы гораздо больше непосредственной пользы. Коль скоро вы представляете пару сражающихся противников в виде героического британца, этакого архангела Михаила, что обрушивает гнев божий на германца, воплощенного Люцифера, вы, конечно, можете торжествовать победу, если Михаил сразит Люцифера, или пылать жаждой мести, если подлый враг скосит его из пулемета, прежде чем дело дойдет до рукопашной. В этом случае война может доставить вам массу острых ощущений. Ну а если вы представляете их такими, каковы они, по всей вероятности, и есть на самом деле, скажем в виде двух умельцев-плотников, которых оторвали от их работы и послали убивать друг друга? Я, кстати, вижу дело именно так. Поэтому гибель любого из них я воспринимаю как потерю для Европы и как свою личную утрату.

В 1914 году я жалел убитых и покалеченных молодых немцев, что лежали на "ничейной" полосе, подобно тому как жалел я британских парней, лежавших рядом с ними, и посему война не доставляла мне ни малейшего эмоционального удовлетворения. В моих глазах все это было бессмысленным смертоубийством. Нет, я не забыл о том, что война служит удовлетворению инстинкта драчливости и потребности восхищаться храбростью, которая столь сильна у женщин. В далеком прошлом, когда люди жили в лесах, как гориллы, или в пещерах, как медведи, жизнь женщины и ее детей зависела от храбрости ее супруга, от его способности убивать врагов. Еще и по сей день женщина из народности данакиль в Абиссинии выйдет замуж за мужчину только после того, как тот докажет, что на его боевом счету по меньшей мере четверо убитых врагов. А в Англии цивилизованные молодые женщины носятся в первые дни войны по улицам, вручая белые перышки 1 всем молодым людям, не одетым в военную форму. Это, как и другие пережитки первобытной дикости, вполне естественно, но нашим женщинам следовало бы помнить, что храбрость и драчливость бессильны против пулеметов и отравляющего газа.

Движение пацифистов против войны избрало в качестве своей хартии древний документ, называемый Нагорной проповедью и цитируемый почти так же часто, как та речь Авраама Линкольна, которую он предположительно произнес на поле битвы под Геттисбергом. Эта проповедь представляет собой весьма трогательное наставление и содержит один превосходный совет: отвечать добром тем, кто дурно обращается с вами и преследует вас. Я, человек, ненавидимый многими, всю свою жизнь поступал именно так, и, поверьте мне, нет ничего занятней этого, тогда как мстить да таить злобу — значит отравлять жизнь людям и себе и навлекать на себя отвращение. Но такая заповедь, как "возлюбите друг друга", вызвана к жизни, на мой взгляд, глупым нежеланием считаться с реальностью человеческой природы. Что, разве мы такие уж симпатичные, внушающие любовь существа? Любите вы сборщика податей? Любите вы Ллойд Джорджа и если да, то любите ли вы Уинстона Черчилля? Распространяете ли вы свою всеобъемлющую любовь на Муссолини, Гитлера, Франко, Ататюрка и микадо? Я не люблю всех этих господ, а если бы даже любил, то разве мог бы я предложить им себя в качестве милейшего человека, достойного всяческой любви?

Я и сам-то могу любить себя лишь со столькими оговорками, что жду не дождусь смерти, которая теперь уже не за горами, как счастливого избавления. Если вы посоветуете мне стать совершенным, как отец мой небесный, я лишь скажу в ответ: рад бы, да не могу! Это будет все же вежливей, чем сказать вам: отправляйтесь-ка в зоопарк и советуйте обезьянам стать людьми, а попугаям — райскими птицами. Урок, который мы должны твердо усвоить, состоит в том, что наша нелюбовь к определенным людям или даже ко всему человечеству еще не дает нам ни малейшего права причинять ущерб своим ближним, как бы ни были они нам отвратительны.

По-моему, правило "живи и давай жить другим" надо сделать социальной нормой, а нарушителей этой нормы следовало бы неукоснительно ликвидировать. Пацифисты и непротивленцы должны занять аналогичную позицию. Когда я был молодым, то бишь во второй половине девятнадцатого века, война мало касалась меня лично: жил я на острове, вдали от полей сражений, а воевать шли солдаты, которые сами избрали военную профессию, отдав ей предпочтение перед всеми другими. Теперь, когда аэропланы превращают в поле боя крышу моего дома, а правительства отрывают меня от труда и забирают в солдаты, хочу я того или нет, я больше не могу считать войну чем-то таким, что не касается лично меня. Вы, возможно, скажете, что я слишком стар, чтобы воевать. Если бы у наций было немного здравого смысла, они, начав войну, посылали бы в окопы самых старых своих стариков. А жизнью своих молодых людей рисковали бы лишь в последней крайности. В 1914 году сердце разрывало зрелище колонн молодых парней, которые под песенку "Типперэри" маршировали на бойню, но если бы вы увидели колонны восьмидесятилетних старцев, что ковыляют на фронт, размахивая клюками и подпевая тонкой фистулой: "Я надолго уезжаю и, когда вернусь, не знаю", — разве не подбодрили бы вы их восторженными кликами? Я бы обязательно подбодрил.

Впрочем, я-то должен был бы шагать в их рядах. Говорить, что новая большая война уничтожит цивилизацию, стало общим местом. Так вот, это будет зависеть от того, какой характер примет война. Если, как и в 1914 году, это будет война между нациями, она определенно не покончит с цивилизацией. Вполне возможно, что война разрушит Британскую империю и ввергнет Англию в такое же первобытное состояние, в каком она находилась, когда в Кенте высадился Юлий Цезарь. Может, тогда мы станем счастливее, потому что в глубине души мы остаемся дикарями и весьма стесненно чувствуем себя в тонкой униформе цивилизации. Но в любом случае для цивилизации останутся два прибежища. Никакое нападение других государств не причинит серьезного вреда двум большим федеративным республикам — Североамериканским Штатам и Советской России.

Они слишком велики. Слишком огромны расстояния. Единственное, что может уничтожить их, — это гражданская война, подобная религиозным войнам семнадцатого века, и именно такого рода война угрожает нам сегодня. Она уже началась в Испании, где все крупные капиталистические державы оказывают поддержку генералу Франко через комитет по вмешательству, который они считают более приличным именовать Комитетом по невмешательству. Это только стычка в классовой войне, войне двух религий — капитализма и коммунизма, которая, по существу, является войной между трудящимися и землевладельцами. Мы могли бы избежать такой войны, наведя порядок в собственном доме, как это сделала Россия, но без боев, кровопролития, потерь и разрушений, через которые прошли русские.

Увы, похоже, мы этого не хотим. Я подробно рассказываю, каким образом это может быть осуществлено, вернее, каким образом это должно быть осуществлено, — и хоть бы кто-нибудь обратил внимание! Обеспеченные глупцы тешат себя мыслью, будто классовой войны и в помине нет в Британской империи, где все мы слишком респектабельны и слишком надежно защищены своей парламентской системой, чтобы допустить подобную вульгарную свару. Они занимаются самообманом. Мы с головой втянуты в классовую войну. В чем же порок нашей теперешней системы? Явно не в том, что мы не способны произвести достаточно товаров: наши машины выполняют за час работу, которую делали раньше тысячи рабочих вручную. Но для страны мало производить товары. Она должна также справедливо их распределять, и вот тут-то в нашей системе обнаруживается непоправимая поломка. По идее, каждый должен был бы жить в довольстве, работая четыре-пять часов в день с двумя выходными в неделю. Однако миллионы и миллионы тружеников умирают после шестидесяти лет каторжного труда в работном доме или получают нищенское пособие, так чтобы немногие богатые наследники, не успев еще родиться на свет, имели сотни тысяч фунтов годового дохода. По-моему, на этот счет не может быть двух мнений.

Существующее положение неразумно и явно безнравственно; оно погубит нас и нашу цивилизацию, если мы не исправим его самым решительным образом. Однако мы ничего не предпринимаем и лишь постоянно громко разглагольствуем о большевизме, коммунизме, свободе, фашизме, диктаторах, демократии и всем таком прочем. Самый первый урок новой истории, который преподали нам на моем веку раскопки профессора Флиндерса Питри, состоит в том, что ни одна цивилизация, какой бы блестящей, выдающейся и похожей на нашу собственную она ни была, не может устоять перед лицом общественного возмущения и классовых конфликтов, порожденных глупостью неправильного распределения богатства, труда и досуга. И именно этому уроку истории никогда не обучают в наших школах, лишний раз подтверждая правильность изречения немецкого философа Гегеля: "История учит нас тому, что люди никогда не учатся у истории". Поразмыслите-ка над этим.

1937

Комментариев нет:

Отправить комментарий